Подлунный мир

[dgm-noformat]

Название: Подлунный мир
Автор:  missgreed,  Амариллис Л
Бета:  Annumi L, Gretchen_Ross
Форма: миди
Пейринг/Персонажи:

художник

Фрой Тидолл,

кошка

Лулу Белль (Страсть Ноя)
Категория: джен
Жанр: притча
Рейтинг: R
Краткое содержание: К чему порой может привести вдохновение.
Предупреждение: предканон, возможно AU.
Дисклеймер: все Хошино Кацуре

В те годы, когда Париж был столицей всего нового, когда в него толпами стекались одаренные люди, жаждущие прикоснуться к славе, жил один молодой художник. Он был недурен собой, но в большей степени обаятелен и галантен. Он был щедр – поместье неподалеку от Парижа и виноградник на холмах провинции Шампань приносили неплохой доход. Да и много ли надо человеку, влюбленному в искусство? Светлую, залитую солнцем мансарду, побольше красок и кистей. Впрочем, художник мог обойтись и куском угля.
Художник любил рисовать, но делал это не ради известности, а потому что не мог иначе. Он рисовал все, что попадалось ему на глаза: людей, здания, животных, делясь талантом также легко, как и деньгами. Возможно, поэтому Фортуна, как истинная женщина, одарила его своей благосклонностью. Слава пришла к нему рано. На его картинах люди подолгу останавливали взгляд и не могли забыть их даже спустя долгое время. В них был мир такой, каким его видят дети – простой и ясный, без прикрас и условностей. Настоящий.
Жил художник в маленькой комнате в привратницком флигеле Нотр-Дама. Не самое удобное место, зато в его распоряжении был целый чердак, пронизанный светом и небом. В мастерской пахло холстом, красками и маслом, а еще солнечной пылью и звездным янтарем.
***
Однажды он столкнулся с задачей, которую его таланту было не под силу решить.
Как-то раз, проходя мимо одного из домов, он краем глаза заметил в окне девушку, вернее, тонкий профиль за оконным стеклом. Он отразился перед глазами, как фотография. Художник, не глядя, вытащил из широкой сумки блокнот с набросками, который постоянно таскал с собой, и тут же зарисовал увиденную картину. Домой он добирался едва ли не бегом, торопясь приняться за работу. Довольно скоро он выяснил, что краски не способны передать те ощущения, которые он испытал, увидев ее, и взялся за грифель.
Он портил листы один за другим, срывал с мольберта, комкал, бросал на пол. Расхаживал из угла в угол, сосредоточенно думал. Вспоминал. Пытался достроить мысленно образ, представить осанку, нарисовать в уме очертания тела. Но впервые не мог этого сделать. Обладая способностью угадывать целое по части, сейчас он стоял в тупике. Это больше удивляло, чем раздражало. Художник пытался забыть о ней, вернувшись к заказам. На его мольбертах появлялись женщины: блондинки, брюнетки, высокие и миниатюрные, отличные друг от друга, и тем не менее неуловимо похожие. И в каждой из них он видел одну.
Он принял решение вернуться туда, где увидел ее. Художник не рассчитывал на успех. Он спустился с холма, прошел мимо рынка, где покупал свежую зелень весной и летом, мимо тополей, окутанных дымкой новой листвы, мимо старого флигеля, где мальчишки гоняли голубей. Ему навстречу попадались люди, но впервые он, захваченный идеей, не обращал на них внимания.
Тренированная память помогла ему найти то самое окно. Оказалось, что в подвале дома расположено небольшое кафе. В этот час оно пустовало. Хозяин протирал столы, насвистывая веселую мелодию. Это был полный человек с густыми усами и вьющимися волосами. Такими обычно изображают булочников на картинах. Раньше художник отметил бы про себя это несоответствие образа месту, но он сейчас достал один из своих набросков и протянул его хозяину.
– Знаете ли вы эту женщину? – спросил он.
Хозяин отложил полотенце и надел на нос пенсне. Но сначала взглянул на художника, словно пытаясь определить, заслуживает ли он доверия, чтобы говорить с ним о молодой женщине. Очевидно, осмотр его удовлетворил, потому что он, огладив усы, перевел взгляд на бумагу.
– Так, дайте-ка посмотреть… Да, я ее знаю, она довольно часто у нас бывает, – подтвердил хозяин. Художнику удалось разговорить его, и уже через пять минут он знал, что женщина любит сидеть у того самого окна, и заказывает она молоко. А еще понял, что хозяин посчитал, будто он влюблен в нее. Не так уж далеко это было от истины. Художник был одержим ею.
***
Через месяц друзья, озабоченные долгим отсутствием, начали искать его по всему Парижу, и нашли в убогом квартале недалеко от моста Руаяль. Комната была маленькая и плохо обставленная, зато из углового окна открывался чудесный вид на Сену.
– Ты далеко забрался, – говорили они с улыбкой, рассматривая его самого и места вокруг.
– Вид хорош, – уклончиво отвечал он, отчего-то не желая делиться своей тайной.
Все это время он рисовал ее. Незнакомка приходила почти в одно и то же время, и художник уже дошел до того, что заранее занимал позицию у окна, с нетерпением ожидая ее, крутил в пальцах грифель, не замечая, что пачкает манжеты рубашки. Она приходила, садилась, а он смотрел во все глаза, стараясь в полутьме угадать жест, которым она приподнимала юбки. Художник любовался гибкой линией спины, совершенством покатых плеч, подолгу, не дыша, смотрел на вьющийся у изящного уха упругий локон.
Это была Женщина. Его муза. Так, любуясь незаметно, он начинал рисовать.
Это стало наваждением, страстью, неотступным желанием во что бы то ни стало поймать образ, запечатлеть его, чтобы отпустил, наконец. Образ казался текучим, как ртуть. Иногда она являлась ему в облике прекрасной девушки, иногда отвратительного чудовища, а бывало и черной кошкой, идущей по подоконнику. Пару раз она оказывалась совсем рядом, на расстоянии протянутой руки, и под конец художник начал ставить на подоконник плошку с молоком – не то приманивая видение, не то пытаясь заставить себя верить в него.
Художник мало спал и почти совсем не ел. Он рисовал, когда в руках оказывался карандаш, и смотрел в окно, когда чувствовал упадок сил.
Там, за окном, происходили чудесные вещи. Иногда прекрасная дева с белым телом и золотыми волосами являлась ему. Иногда – смуглая дева с черными волосами. Иногда черная кошка вспрыгивала на подоконник и садилась, изящно обвивая лапы хвостом, и начинала умываться. При этом она поглядывала на художника так, будто что-то знала. Иногда какая-нибудь из дев садилась на то место, где умывалась кошка, и смотрела на него так же загадочно, непроницаемым кошачьим взглядом.
***
Художник не помнил, как проснулся той ночью. Он лежал вниз лицом на лежанке, застеленной какими-то тряпками. Его кровать куда-то исчезла, но у него не осталось сил удивляться. Он обвел комнату взглядом, впервые чувствуя себя вынырнувшим из омута безумия. Комната, представшая трезвому взгляду, ужасала своей бедностью и запущенностью. Повсюду стояли мольберты с начатыми и брошенными рисунками; по углам были распиханы подрамники с неоконченными портретами; прямо на полу валялись обрывки бумаги, как если бы кто-то неистово рвал их в приступе раздражения. Художник взял один такой портрет, стоявший прислоненным к лежанке. С него сияла полная луна, и на фоне этой луны стояла полуобнаженная женщина. Лица у нее не было – сквозь него светило ночное солнце. От картины веяло безумием. К горлу подкатила тошнота. Художник отшвырнул портрет. Тот упал изображением вниз, зацепившись углом за сломанный колченогий стул. Раздался треск разорвавшегося холста.
Держась за стену, художник добрался до окна. Здесь он вынужден был прикрыть глаза, ему казалось, что луна светит слишком ярко. В памяти всплыла театральная сцена, декорации которой подсвечивали специально, чтобы они четче выделялись на фоне темного занавеса. На крыше соседнего дома сидела, кошка как второй зритель на спектакле. Оставалось только дождаться последнего звонка.
На улице, среди чересчур резких теней, появился человек. Он шел неторопливо, помахивая тростью. Так после удачного вечера возвращаются домой к сытному ужину и теплой постели.
Человек остановился прямо напротив окна художника и посмотрел наверх, будто почувствовал пристальный взгляд, направленный на него. На его лицо упала тень.
Если подумать, это могла быть тень от самой луны, круглой и яркой, как на рисунке художника, но у луны не могло быть тени, и тем более она не могла двигаться сама по себе. Тень превратилась в тонкую сеть, сотканную из светящихся нитей. Свет был фиолетовым, тусклым и каким-то нереальным, чужим в черно-белом ночном мире. Художник даже зажмурился на мгновение, надеясь, что когда он откроет глаза, картина вновь вернется в прежний законченный вид.
Человек так и остался стоять с запрокинутой головой. Он распахнул глаза, открыл рот, но не издал ни звука. Вскинул руки в тщетной попытке защититься. Упавшая трость глухо стукнула о камни мостовой. Нити легко входили в его плоть, разрезая ее, как струна режет масло. Кровь множеством маленьких ручейков заструилась по лицу, а нити все дальше проникали в тело, пока человек не рухнул на землю кучей тряпья, мяса и костей. За все это время он не издал ни звука. Кричал художник, в ужасе обхватив голову руками, но не способный отвести взгляд от кошмарной картины. В лунном свете кровь казалась черной, а не красной. Она медленно растекалась бесформенной лужей. Улица шла немного под уклон, поэтому лужа постепенно вытягивалась в одну сторону, будто превращалась в ручей, собираясь стечь к рынку вниз. Обломки костей влажно блестели, резко контрастируя с темной тканью, бывшей когда-то костюмом.
Еще одна тень преломилась и медленно начала принимать определенные очертания: две руки, две ноги, голова, увенчанная рогами и фигура, в два раза выше человеческой. Сеть вновь зашевелилась, приподнятая длинным когтем, ожила, замерцала алым, а потом вновь вернулась к мертвому фиолетовому сиянию. «Она снова готова к использованию», - равнодушно подумал художник. Он продолжал считать себя зрителем, пред которым играют пьесу, порожденную больным разумом. Страха больше не было. Не было и удивления. Ничего больше не было. Остались ощущения тела – дрожь от ночной прохлады, боль в добела сжатых на раме пальцах. Художник перегнулся через подоконник, желая не то заглянуть, не то действительно шагнуть за грань между миром и его оборотной стороной, которая – теперь он знал точно – не менее реальна.
Новое движение темной фигуры заставило художника отпрянуть от окна. Еще один приступ тошноты прошел ознобом по спине, спазмом сжал горло, заставил упасть на колени. Художник прижался к стене и обнял себя за плечи. Он не знал, сколько просидел вот так, боясь пошевелиться, то погружаясь в дрему, то снова просыпаясь. Ему казалось, что над ним, на подоконнике сидит то ли кошка, то ли женщина. Иногда ему слышалось тихое урчание, иногда едва различимый смех, а лунная дорожка на дощатом полу медленно двигалась в сторону кровати. Художник бесцельно водил глазами по комнате, пока не встретился с чужим взглядом. У дальней стены стоял, прислоненный, почти готовый портрет одной из изображенных им женщин. Художник понял, откуда взялось чувство, что за ним наблюдают. Но все равно, на то, чтобы подняться, потребовалось все его мужество. Да и то сначала он отполз от окна, повернуться к которому спиной было выше его сил. Чтобы дойти до портрета, художнику предстояло пересечь комнату. Сейчас это крохотное расстояние казалось ему невероятно большим, никак не меньше, чем площадь Согласия. Он сделал шаг и почувствовал, что в него буквально впились десятки взглядов, художник так и шел, согнувшись, обнимая себя, и, когда, минула целая вечность, одним движением опрокинул картину на пол. Справиться с остальными – завернуть в тряпку, похожую на старую простыню – оказалось гораздо легче. Сам образ, который держал его так долго, теперь был ему невыносим, казался частью того же кошмара, который он видел сегодняшней ночью. Даже прикосновение к бумаге или холсту вызывало у него отвращение.
Завязав свои работы в большой узел, художник вышел на улицу. Серое раннее утро встретило его безлюдными улицами и шорохом пока еще редких опавших листьев под ногами. Безумие, захватившее его весной, отпустило только осенью, навсегда вычеркнув прошедшее лето из жизни.
В какой-то момент он понял, что потерял сверток с картинами, но даже не обернулся, стремясь уйти как можно дальше от того проклятого места, где он попался в ловушку, едва не сведшую его с ума. Иногда его кто-то окликал, но большинство равнодушно отводили глаза от высокого сутулого человека со светлыми волосами, припорошенными сединой, в мятой и грязной одежде. Видимо, считали его не более чем бродягой.
Иногда он погружался в забытье, как совсем недавно в комнате, теряя связь с реальностью, и в один прекрасный момент осознал, что ушел далеко от города и стоит посреди грунтовой дороги, где-то в пригороде Парижа. День, только начинавшийся, когда он вышел из дома, подходил к концу. По правую руку от художника лежало поле, сплошь заросшее поздними осенними цветами, по левую шла узкая полоска земли, оканчивающаяся песчаным обрывом над изгибом реки. Под ним гнездились припозднившиеся из-за теплой погоды ласточки. Они резво рассекали воздух черными стрелами, хватая мошек на лету. Их свист тонким звоном отдавался в ушах. Теплый ветер мерно покачивал стебли трав. Небо уже наливалось холодной осенней синевой. Художник сделал несколько шагов по направлению к реке и остановился на самом краю.
Неподалеку от противоположного берега в лодке клевал носом рыбак, знать не знающий ни о каких страхах, прячущихся в ночных тенях. Заходящее солнце приглушило цвета, сгладило очертания предметов. Художник затаил дыхание, словно впервые видел и реку, и поля за рекой, золотящиеся в закатном свете, даже рыбака, спящего в лодке. Да он и правда впервые видел действительную красоту мира. Не привычную, как раньше, с академической точностью, переносимую им на холст, а пронзительную, хрупкую, за полотном которой шевелятся тени без лиц и формы, ждущие, жаждущие.
Художник опустился на траву, только сейчас осознав, как он устал и измотан долгой дорогой и длительными переживаниями. Он снял очки и спрятал лицо в ладонях. Когда он отнял руки, то увидел, что ладони влажные от слез. Солоноватые капли катились по его щекам легко и свободно. Впервые художник плакал, не от боли, а потому что не мог никак иначе найти выход эмоциям, переполнявшим его.